Исключительные - Страница 117

117

Большая игровая комната напоминала первоклассную комнату отдыха в аэропорту — устланная коврами, чтобы никто не ушибся, и отделанная в неярких цветах, которые, считают, должны нравиться детям, но в приглушенных тонах, с мягким светом. Там стояли батут и коробка, набитая мячами. Были горки, качели и мягкие игрушки — звери в натуральную величину. Жюль представила себе, как один из помощников Итана звонит в магазин игрушек «ФАО Шварц» и говорит: «Пришлите нам все, что у вас есть».

Вот в каком доме бы расти, думала она, — в таких условиях и с такими изобретательными спокойными родителями. Жюль опустилась на белую тахту — одну из нескольких — со стаканом вина, который принесла ей Роза, и как следует отхлебнула. Ей хотелось смягчить и облегчить горло и грудь, чтобы перед внутренним взором не вставал угнетающий полиэкран: этот дом — и ее собственная квартира в доме без лифта на 84-й Западной улице, где они жили с Деннисом и Авророй в полном кавардаке, на скудные средства, с депрессией — всегда на фоне жизни Эш и Итана.

Аврора пронеслась по игровой Фигмена и Вулф с воплем:

— Я сержант! Я король!

Сержант-король нырнул в бассейн с мячами, где скрылся с головой, а сидящая на диванчике у окна с настоящей сюжетной книгой Ларкин в изумлении смотрела на нее.

Эш, сидя в кресле-качалке с Мо на колене, заметила:

— Авроре нравится командовать. Возможно, она возглавит корпорацию.

— Нет! — заявила Аврора с победно горящими глазами. — Я военный! Я возглавляю всех!

Женщины рассмеялись. Авроры было «очень много, и в этом вся она», как однажды определила Эш. Жюль любила свою дочь почти безумно. Аврора, которая сама по себе не была смешной, смешила ее. Она была слишком неотесанной, а это не то же самое, что быть смешной, и Жюль была одержима ею, как и Деннис, которому удавалось, когда это было важно, не идти на поводу у депрессии и проявлять чувства к своей малышке. Это можно было сравнить, пожалуй, с тем, как отец поднимает руками автомобиль, чтобы тот не раздавил ребенка. Он был в депрессии, но все же мог выйти из-под ее гнета ради Авроры. Доктор Бразил объяснил, что при «атипичной депрессии» подобное иногда происходит.

Жюль заметила, что весь день, когда Ларкин составляла компанию Авроре в подвижных играх, дочь Эш, казалось, делала это больше из вежливости. Ларкин влезла в бассейн, и Аврора беспрепятственно бомбардировала ее мячами; съехала вниз головой с горки, но приземлившись, отряхнулась и вернулась на свой диванчик у окна, к книжке.

Аврора уселась рядом.

— Что это за книжка? — полюбопытствовала она.

— «Маленький домик в Больших Лесах», — ответила Ларкин.

— Смешная?

Ларкин обдумала вопрос.

— Нет.

— Ты сама ее читаешь? — удивилась Аврора.

Ларкин кивнула.

— Когда я научилась читать, — поделилась она, — все изменилось.

Характер Ларкин вполне сформировался, и в ней не было ни вредности, ни покровительственного превосходства. Бесхитростная малышка, унаследовавшая хрупкую красоту матери, ее ум и доброту. Хотя волосы ей достались от Итана, редкие и бесцветные. «Ага, — думала Жюль с печальным торжеством. — У моей дочери волосы лучше». К тому же у Ларкин была уже однажды небольшая экзема, которую лечили специальными мазями. Унаследовала ли она отцовское воображение? Рано было об этом говорить, но, к сожалению, стоило признать, да, возможно.

— Ты собираешься свихнуться из-за Ларкин? — спросил Деннис вечером, когда они собирались ложиться спать, а Жюль все расписывала, какая Ларкин милая, развитая и прелестная, и королевский дом на Чарлз-стрит. — Или это глупый вопрос? — продолжал он. — Вопрос в том, когда ты перестанешь сходить с ума из-за этого?

— Нет, — сказала Жюль. — Аврору я не променяю ни на что.

— Понятно, — сказал он. — Ты говоришь так, чтобы показать разницу между ними и мной. Меня бы ты променяла.

— Нет, — ответила она, — ничего подобного.

— Променяла бы. Я понимаю.

Этот разговор, казалось, почти оживил его, будто он почувствовал, что наконец-то снова может смотреть на мир, как Жюль. Он увидел его сквозь ее прозрачную призму, когда она собиралась уходить.

— Прекрати понимать. Все это бред собачий, Деннис, — сказала Жюль. — Весь этот разговор. Хотела бы я избавиться от твоей депрессии? Хотела бы я обменять тебя нынешнего на тебя без депрессии? Ну, конечно, безусловно хотела бы. Но разве ты не хочешь того же? Разве мы оба этого не хотим?

С тех пор, как пять лет назад его сняли с ИМАО, Деннис редко оживлялся. Вместо этого он продолжал бороться с тем, что его фармаколог, доктор Бразил, называл то «низкоуровневой депрессией», то «атипичной депрессией», то «дистимией». Некоторые люди, говорил доктор Бразил, просто очень трудно поддаются лечению. Они могут жить, иногда довольно полной жизнью — не валяются в кровати в оцепенении, — но им всегда плохо. Деннис не умирал и не сдавал от своей атипической депрессии, как бывало в колледже, но тем не менее она не прекращалась. Она все время была с ним, как пятнышко на сетчатке или как хронический кашель. Были испробованы разные лекарства, но ничто не помогало надолго, или если лекарство помогало, из-за побочных действий приходилось отказаться от него. В первое время чередования лекарств некогда отмененный ИМАО был возвращен, но его действия хватило ненадолго. Химия мозга Денниса явно изменилась после инсульта, и ИМАО был вроде бывшей возлюбленной, которая в свете нового дня кажется уже неподходящей.

Оставшись без работы, Деннис вплотную занялся поиском новой, но ничего не нашел. Он не мог рассчитывать на хорошую рекомендацию из клиники после своего «возмутительного обращения с пациентом», как обещала написать во всех письмах к потенциальным работодателям миссис Ортега. Как бы то ни было, Деннис не хотел устраиваться на работу. Он признался Жюль, что боится того, что еще может увидеть внутри человека. Они с Жюль заговорили об этом, лежа ночью в кровати.

117