Исключительные - Страница 120

120

И Жюль была не прочь заплакать — две завистливые плаксы, — но не стала и смягчила важность изогнутой золотой струи.

— Твоя струя тоже золотая, — беспечно сказала она. — Она прямая, только и всего.

— Эндрю Мензес писает из ракеты, — горячо возразила Рори, и ее мать не смогла найти ответ.

Некоторые мечты можно было осуществить, другие нет, все равно, как сильно мечтаешь. Несправедливо, что от удачи зависит больше, чем от чего-либо еще. Но иногда, после того, как Жюль особенно резко высказывала Деннису мнение об огромной удаче Эш и Итана, где подразумевалось их богатство, уникальность, безмерный талант Итана, а теперь еще и их дочь, она внезапно приходила в себя. Тогда все снова налаживалось, привычный мир возвращался вместе с образом ее собственной прекрасной дочери, и перед глазами у нее вставали добрые лица друзей — неказистое приплюснутое лицо Итана и прелестное точеное Эш, — удивленные жалкой посредственностью Жюль.

Потом, по мере того, как утихало ее злобное возбуждение, росло чувство вины, стоило ей напомнить себе, что хоть Эш с Итаном живут чудесно и на широкую ногу, в их браке есть комната, запертая на ключ, и в этой комнате скрыты не только вести о Гудмене, но и все бремя тревоги Эш о брате. Гудмен пропал, когда она была еще ребенком, при том, что Эш раз в год удавалось тайком повидаться с ним в Европе, и при том, что она могла поговорить с ним по мобильному, о котором не подозревал Итан, и написать ему письмо, когда Итана не было дома. И при том, что она теперь могла присылать ему денег, взятых из головокружительных доходов мужа от «Фигляндии». Благодаря тщательно продуманному подпольному покровительству семьи Вулф и их любви потеря Гудмена стала практически управляемой. Но тем не менее.

«Страдают все», — сказала в школе социальной работы одна из любимых преподавателей Жюль в первый день семинара «Осознать потерю». «Все», — подчеркнула она, словно кто-то мог решить, что можно уклониться.

Иногда что-нибудь внезапно, как гром среди ясного неба, напоминало о недавнем прошлом, о жизни до брака, до наличия или отсутствия денег и до рождения детей. О жизни, когда Жюль была девушкой, благоговеющей перед сестрами, братьями и родителями Эш, их просторной квартирой и состоятельной, роскошной жизнью. Хоть при мысли о прошедшем она и не грустила, но до сих пор помнила, что случилось однажды. Ту осень, когда на ежегодном съезде психотерапевтов в гостинице «Уолдорф», где в перерыве между лекциями Жюль стояла в банкетном зале вместе со знакомыми женщинами и пила из бумажного стаканчика кофе, прошлое внезапно напомнило о себе. В здании собрался весь цвет терапевтических нашивок — м. с., р. м. с., д. пед. н., д. филос. н., д. м. н. — их голоса в ярко освещенном безликом помещении накатывались одной шумливой волной. Она заметила хлипкого старичка, которому помогала пробраться через толпу молодая женщина. Выглядел он примерно на девяносто, и когда они проходили мимо, она прочитала на его бейдже: «ЛЕО СПИЛКА, д. м. н.», и, тихо охнув, вспомнила это имя. Не думая о врачебной тайне и даже о том, есть ли смысл заговаривать вообще, она подошла к нему.

— Доктор Спилка? — окликнула она.

— Да? — старик остановился и оглянулся на нее.

— Меня зовут Жюль Хэндлер-Бойд. Могу я с вами поговорить?

Он взглянул на сопровождавшую его женщину, словно за разрешением, та пожала плечами и кивнула, и доктор Спилка с Жюль отошли в сторону, к столу с печеньем.

— Я медицинский соцработник, — начала она. — Но когда мне было пятнадцать, я дружила с одним парнем, Гудменом Вулфом. Вы помните его? — Доктор Спилка не ответил.

— Гудмен Вулф, — повторила она немного громче. — Он обращался к вам, лечился у вас, в семидесятых. Тогда он учился в средней школе.

Доктор по-прежнему молчал, и Жюль добавила:

— Его обвинили в изнасиловании девушки в «Таверне на лужайке» в новогоднюю ночь.

Наконец доктор мягко сказал:

— Продолжайте.

Торопясь и волнуясь, Жюль сказала:

— Понимаете, для всех нас, кто знал его семью и ту девушку, которая обвинила его, эта история осталась незавершенной. Мы старались не говорить об этом. Но вряд ли кто-то из нас понимал, что на самом деле произошло, что именно произошло, а со временем возвращаться к этому стало труднее. Но я подумала, может, есть что-то, что вы могли бы мне рассказать, понимаете, просто чтобы можно было объективно судить. Все, что вы скажете, останется между нами. Я не имею права расспрашивать о бывшем пациенте, понимаю. Но это было так давно, и я увидела вас здесь и просто подумала, нет, надо спросить.

Доктор Спилка несколько секунд внимательно смотрел на нее, затем медленно кивнул.

— Да, — сказал он.

— Да?

— Я его помню.

— Помните?

— Он был виновен, — сказал доктор Спилка.

Жюль уставилась на него, и он тоже посмотрел ей в глаза. Спокойно и ровно, как старая-престарая черепаха. Жюль смотрела ошеломленно.

— Правда? — глухо переспросила она. — Виновен?

Она просто не знала, что говорить. Она думала, что должна передать этот разговор Эш, и чувствовала, будто рот у нее забит чем-то посторонним, как кляпом. Все эти годы ей и в голову не приходило задумываться о виновности или невиновности Гудмена. В его семье знали, что он невиновен, были уверены в этом, и это было все, что она знала.

Психоаналитик подтвердил:

— Да, он убил ту девушку.

— Нет-нет. Не убил, — возразила Жюль. — Она не умерла. Она жива. Помните, она обвинила его в изнасиловании?

Но доктор Спилка стоял на своем:

— Точно убил. Изнасиловал и душил голыми руками, пока у нее глаза не вылезли. Она, очевидно, была потаскушкой, а он был зеленым еще, и его отправили в тюрьму строгого режима, и он там сидел, этот смазливый неоперившийся ублюдок с крупным выступающим подбородком.

120