— Ты уверен, что хочешь этого? — спросила она. — Итан, у него даже название некрасивое, да и нравоучений слишком много.
— Другим эта идея очень понравилась! — упирался он. — И Эш в том числе!
Так было всегда. Люди часто соглашались с Итаном, а Эш — тем более. Она всегда поддерживала все его начинания. В этом была вся она.
«Мультяшный „Иштар“» — вот как описали этот мультик в The Hollywood Reporter. Каждый провал был своего рода «Иштаром». Через несколько лет после этого Итан сказал, что Ирак — это «Иштар» войны. Никто из сотрудников студии не винил его в провале в открытую, но это, конечно же, была его вина. Как он объяснил своим друзьям за ужином однажды вечером, его инициативу по борьбе с детским трудом восприняли, как каприз.
— Мне стоило прислушаться к тебе, Жюль, — мрачно сказал он, глядя на нее через стол. — Всегда стоило.
После провальной премьеры Итан взял отпуск и закрылся от всех в доме на Чарлз-стрит. Однако именно этот период затворничества позволил ему понять, что чем дальше задвигаешь работу, тем плотнее сталкиваешься с изнанкой своей личной жизни — в его случае ею стал отстающий в развитии сын, Мо. Его маленький, беспокойный и вечно плачущий, прямо как младенец, Мо. В течение недели с ним пыталась совладать целая армия учителей и терапевтов. Через их дом беспрестанно лился поток милых девушек — они все были одинаково прелестны, их всех, как любил шутить Итан, одинаково звали Эрин. Они все были невероятно заботливыми. Итан боялся, что его сердце не выдержит — хотя, конечно же, оно бы выдержало, ведь когда дело касалось сына, сердце Итана тут же превращалось в камень.
Ларкин было очень просто любить. Она была развитой и творческой девочкой. Уже говорила о том, что, когда вырастет и сможет работать, будет ассистенткой в папиной студии — «Мультсарайчике».
— Я могу придумывать мультики. И рисовать тоже! — говорила она. — Прямо как ты, папочка!
А вот это уже и правда разбивало Итану сердце, ведь те старые-добрые дни карандашей и чернил остались далеко позади. Теперь все иначе. Изначально миром мультипликации правили художники. Теперь всем заправляли сценаристы.
Итан до сих пор записывал голоса двух персонажей из «Фигляндии», следил за производственным процессом, присутствовал на сценарных чтениях и в звукозаписывающей студии, носился по «Мультсарайчику» и проверял работу даже в конце дня, когда все сотрудники думали только об одном: Господи Иисусе, Итан, только не я! Я просто хочу домой, заняться своими делами, побыть с семьей. Я же не ты, Итан! Я не могу загружать себя работой под завязку и при этом успевать жить.
Может, полнометражный фильм Итана и провалился, а спин-офф для телевидения вообще оказался полной фигней, но само шоу все еще было на коне. И ничто не могло выбить его из седла. Оно намеревалось жить вечно.
Эш продолжала ставить свои серьезные, иногда довольно феминистические, но не очень яркие пьесы. Она получала положительные отзывы от критиков, которых покоряла ее скромность, особенно в сравнении с ее знаменитым мужем.
Она часто выступала на семинарах «Женщины и театр», хотя и была возмущена, что подобные семинары все еще нужны.
— Мне не по себе, что нас все еще считают меньшинством. Почему мы постоянно должны оглядываться на мужскую точку зрения и считать ее авторитетной? — жаловалась она Жюль. Ее возмущало, что даже теперь, в такое просвещенное время, мужчины правили бал во всех сферах жизни, даже мелкие театральные рыбешки за пределами Бродвея.
Жюль была достаточно известным психотерапевтом, но, как и многие ее коллеги, внезапно столкнулась с осознанием, что ее профессия оказалась на задворках. Теперь люди предпочитали глотать антидепрессанты, вместо того чтобы посещать психотерапевта. Страховые компании покрывали все меньшее и меньшее количество сеансов. Хоть ей и удавалось экономить, многие клиенты заканчивали терапию раньше, чем должны были. А те, кто оставался надолго, почти не менялись. И все же они старались и были очень ей благодарны за терпение, чувство юмора и хорошую компанию. А она, в свою очередь, упиралась и изо всех сил старалась поддерживать пламя своей работы, чтобы оно и дальше могло согревать и кормить ее семью.
Рори подросла и внезапно объявила, что хочет быть мальчиком. Она была очень спортивной и не могла усидеть на месте. По выходным она играла в футбольной команде, а по будням Деннис возил ее в парк, и там они подолгу пинали мяч. Деннис все еще только говорил о том, что хочет вернуться к работе, хотя, всякий раз, когда речь заходила об этом, его голос начинал дрожать. Он читал обо всех инновациях в области УЗИ, и был подписан на профессиональный журнал, потому что ему все это было очень интересно, и потому что он не терял надежды однажды вернуться к работе. Однажды. Когда-нибудь. Но не сейчас.
В марте девяносто седьмого Жюль и Деннис отправились на ужин к Эш и Итану. Кроме них там должны были быть Дункан и Шайла — управляющий портфельными инвестициями и его жена, которая участвовала в программе по ликвидации неграмотности. Овца со стручком, как однажды назвала их Жюль. Они с Деннисом никогда не понимали, почему Эш и Итану так нравятся эти люди, но они сталкивались так часто и в течение стольких лет, на простых вечерних сабантуйчиках и более формальных праздниках, что задавать вопросы было поздно. Дункан и Шайла наверняка точно так же недоумевали, почему Эш и Итан держатся за своих старых друзей — социальную работницу и какого-то депрессивного типа. Но никто ни с кем не конфликтовал. Их пригласили на ужин — и они согласились. Обе пары понимали, что играют свою, особую роль в жизни Эш и Итана, но когда все они собирались вместе, сборище получалось совершенно бестолковое.