Исключительные - Страница 21

— С твоих слов просто очаровашка получается. Зачем ты его пригласила?

Изадора пожала плечами.

— Мне он нравится, — сказала она. — Знаешь, на кого он похож на самом деле? На молодого копа.

Здание, в котором соседствовали Изадора Топфельдт и Деннис Бойд, представляло собой узкий многоквартирный дом без лифта в западной части 85-й улицы, рядом с Амстердам-авеню. Тогда, в начале восьмидесятых, этот квартал еще считался сомнительным. Любой житель Верхнего Вест-Сайда в те годы непременно рассказывал, как его по крайней мере однажды ограбили или чуть было не ограбили, — это был своего рода переходный обряд, посвящение. Изадора разговаривала со своим соседом Деннисом у почтовых ящиков, пару раз они пили кофе в ее квартире, в которой, в отличие от квартир большинства их знакомых, был настоящий обеденный стол, прислоненный к стене единственной комнаты, с опускающейся доской, которую Изадора собиралась поднять к приходу гостей. Недавно вечером после совместно распитой бутылки теплого розового вина Деннис сдержанно поведал Изадоре, что случилось с ним в колледже; и хотя Изадора любила посплетничать, она не пересказала эту историю о его депрессии и госпитализации ни Жюль, ни кому-то еще из гостей, потому что, как объяснила позднее, это было бы нечестно по отношению к нему.

В тот год Жюль окончила университет штата в Баффало и, проведя лето с матерью в Хеквилле, где все оставалось таким же, как всегда, но кое-что слегка изменилось — семейный итальянский ресторан превратился в маникюрный салон, та же участь постигла и «Дресс-коттедж», а обитавшая по соседству чета Ванчиков умерла от последовавших друг за другом сердечных приступов, и дом их был продан иранской семье, — и нашла себе чрезвычайно дешевую квартиру-студию в Вест-Виллидже. Здание, похоже, было пожароопасным, зато находилось в городе. Наконец-то она могла сказать, что живет здесь, в месте, где жили все ее друзья из «Лесного духа», когда она с ними только познакомилась. Теперь она от них ничем не отличалась.

Эш с Итаном жили в противоположном конце города, в Ист-Виллидже, и их собственная квартира-студия — первая квартира, в которой они жили вместе, — была ничуть не лучше, чем у нее. Там имелся работающий камин, но единственная комната была крошечной, с кроватью-чердаком и чертежным столом под ней. Все они жили своей жизнью в скромных квартирках, как оно всегда и получалось сразу после учебы. Жюль не стыдилась своей убогой комнатушки на Хорейшо-стрит. По вечерам она работала официанткой в итальянском кафе «Ла белла лантерна». Приходившие туда подростки из пригородов, недавно перебравшиеся в город, весело заказывали оранжады, которые они называли aranciatas, грассируя, как лингвисты. Днем Жюль, когда могла, ходила в театры на пробные прослушивания, перезвонили ей только один раз, но она продолжала ходить.

Ее друзья были слишком милы, чтобы предположить, что она может задуматься о другой сфере деятельности. Это родители без спроса всучивают тебе пособия для подготовки к вступительным экзаменам на юридический факультет, а когда ты отвечаешь отвращением или гневом, начинают оправдываться:

— Я же просто хотела, чтобы у тебя был запасной вариант за спиной.

Адвокатский мир был полон таких отступивших, но не театр. Никто никогда не «отступал» в театр. Этого надо хотеть по-настоящему, всерьез.

Еще только переехав в Нью-Йорк, Жюль думала, что хочет этого по-настоящему. Три лета, проведенные в «Лесном духе», подарили ей это желание, и оно сохранилось в ней. Она стала играть на сцене уверенно, порой даже смело. Ее неловкость в общении, казалось бы, превратилась в сознательный образ. Теперь она иногда одевалась странно, экзотично, а читая, надевала маленькие очки, как у Джона Леннона. Ей нравилось отпускать идиосинкразические замечания — даже не совсем в шутку, — и она с удивлением обнаружила, что другие актеры, как правило, не были забавными, так что на самом деле эта аудитория оказалась очень простой. Достаточно было бросить фразу с легким этническим оттенком или кажущуюся смешной — «мои кишкес, мои кишкес!», говорила она, когда ей в живот попадал фрисби, и все актеры вокруг хохотали, хотя Жюль знала, что жульничает, что на самом деле это не смешно, а лишь на грани смешного.

Итан понял эту разницу, когда она ему рассказала.

— Ну да, это своего рода жульничество, — согласился он. — Ненавязчиво так намекаешь на свои еврейские корни.

— Но, знаешь ли, — отвечала она, — намекала я определенно на закон Фанни Брайс, принятый Конгрессом в тысяча девятьсот тридцать седьмом году.

— Это не в счет, если ты отпускаешь свои нешуточные шуточки перед молодыми актерами из местечек вроде Айовы, — сказал Итан. — Они просто счастливы, что попали в Нью-Йорк, они считают тебя классной и восторгаются.

— Пусть так, — сказала Жюль.

Все больше окружавших ее людей узнавало, кто она такая; круг ее общения расширялся, охарактеризовать его становилось труднее. Почти все в ее среде любили обниматься. Актеры приносили на открытые прослушивания коробки с салатом и пластиковые вилки и рассаживались у стен в больших, насквозь продуваемых комнатах и коридорах, устраивая в ожидании совместную трапезу. Однажды во время открытого прослушивания к бродвейскому шоу Жюль заснула, опустив голову на колени безропотному чернокожему гею по имени Блейн. Все актеры были очень естественны; конечно же, мужчины часто обменивались взглядами, но Жюль замечала и заигрывания между очень красивыми мужчинами и очень красивыми женщинами. Она наблюдала за всем этим, как младшая сестренка, чье присутствие уже никого не раздражало. Время от времени и ей перепадало мужское внимание. Но актеры были по большей части озабочены фотографиями крупным планом, приглашениями на повторное прослушивание и пробами, и даже когда она спала однажды с приветливым невысоким блондином по имени Стью из Миссури, разбудили ее звуки его пения. Сначала она подумала, что он поет для нее, но потом осознала, что он просто распевается к предстоящему прослушиванию. Пел он песню «Они были вами» из мюзикла «Фантастикс».