Исключительные - Страница 41

— Послушай, — сказал Барри в какой-то момент, когда день уже клонился к закату, — почему бы тебе не поиграть еще на гитаре — может быть, попеть еще какие-нибудь забавные слова. Так ты потратишь свою творческую энергию с толком, чувак.

И тут Джона заиграл, а Барри призывал его спеть. Слова лились из Джоны, и Барри они казались замечательными, он сходил в другую комнату за магнитофоном, вставил кассету и запустил ее. Джона пел слова, в большинстве своем бессмысленные, но это же здорово, когда тебя называют «чувак», вот он и запел голосом Барри Клеймса.

— Сделай-ка мне сэндвич с арахисовым маслом, чувак, — пропел он якобы на меланхолический лад, и Барри сказал, что это бесценно.

Так продолжалось почти час, и Барри переставил кассету на обратную сторону.

— Спой что-нибудь про Вьетнам, — попросил Барри.

— Я ничего не знаю про Вьетнам, — ответил Джона.

— Да ладно, куда там. Все ты знаешь о грязной войне, которую ведет наша страна. Мама брала тебя с собой на марши мира, однажды и я ходил с вами, помнишь? Ты как мистик. Дитя-мистик. Неиспорченный.

Джона закрыл глаза и запел:

«Скажи, что не уйдешь, чувак,
В страну червей, грязной грязи во мгле…
Скажи, что не уйдешь туда, чувак,
Ведь жить надо здесь, на земле…»

Барри уставился на него.

— А где эта страна, про которую ты поешь?

— Сам знаешь, — ответил Джона.

— Ты про смерть? Ничего себе, да ты тоже умеешь нагнать мрачняка. Не уверен, впрочем, насчет «грязной грязи», но нищим выбирать не приходится. Идея сильная, и даже мелодия хорошая. Из этого и впрямь могло бы что-то выйти.

Он протянул руку и легонько потрепал Джону по щеке.

— Неплохо сработано, парень, — сказал он и, довольный, щелчком выключил магнитофон.

Но Джона, хоть и закончил играть на гитаре и сочинять слова, до конца дня продолжал бредить. Если он смотрел на колоду для разделки мяса в огромной кухне, древесное волокно плыло, словно это была целая колония живых существ, разглядываемых под микроскопом. Древесное волокно плыло, стены пульсировали, а движущаяся рука оставляла след. Быть шизофреником — это сильно выматывает, это все-таки ужасно. Джона сел на пол в гостиной дома, обхватил голову руками и заплакал.

Барри стоял и смотрел на него, не зная, что делать.

— Вот же фигня какая, — пробормотал он.

В конце концов явились два других участника The Whistlers в компании нескольких фанаток.

— Кто этот малыш? — спросила красивая девушка.

На самом деле ей самой на вид не больше шестнадцати, заметил Джона, ближе к его собственному возрасту, чем к мужскому, но она, как и остальные, недосягаема. Он был совершенно один.

— Похоже, он вырубается, — сказала она.

— Я шизофреник, как мой двоюродный брат! — признался ей Джона.

— Ого, — сказала девушка. — Правда? Ах, бедный малыш. У тебя раздвоение личности?

— Что? Нет-нет, — сказал Барри. — Тут кое-что другое. И он не шизофреник, он просто сильно переживает.

— Его мать — Сюзанна Бэй, — добавил он для усиления, и у девушки глаза на лоб полезли. Барри подошел к Джоне и присел рядом.

— С тобой все будет отлично, — прошептал музыкант. — Обещаю.

И действительно к тому времени, когда Барри отвозил Джону обратно, галлюцинации стихли. Остались лишь отдельные бледно-розовые и зеленые пятнышки на белой поверхности. И все же эти галлюцинации затаились, напоминая Джоне, что могут вернуться в любой момент.

— Барри, я свихнулся? — спросил он.

— Нет, — ответил бывший возлюбленный его матери. — Просто у тебя очень развито воображение. Таких, как ты, мы называем по-особому: славный старина.

Он попросил Джону ничего не рассказывать матери о том, как он себя чувствовал сегодня.

— Знаешь ведь, как матери переживают, — сказал Барри.

Джона не расскажет ей о случившемся. Он не мог так разговаривать с ней: она не такая мать, а он — не такой сын. Она любила его и всегда заботилась о нем, но главное ее счастье заключалось в работе; он с этим мирился. Ему это даже не казалось неестественным. Почему работа не должна приносить ей больше счастья, чем мальчик со своими потребностями? Ее работа склонялась к ее потребностям. У нее был врожденный выдающийся голос, она и на гитаре играла превосходно. Сочиняла отличные песни — не великие, но голосом своим она их возвышала, так что они казались великими. Мир, в котором вырос Джона, был наполнен ранними звонками и фургонами, набитыми аппаратурой, а временами случался марш на большой аллее в Вашингтоне, который к их прибытию обычно бывал уже никаким не маршем, а просто очередным грандиозным концертом, проводимым на улице. Кто-нибудь всегда вел Джону вверх по отдельному металлическому трапу в самолет; порой он мог забыть в гостиничном номере свой фонетический учебник, и в следующий город ему присылали новый. Он проводил много времени в одиночестве — собирал машинки из «Лего» и сам себе рассказывал, что умеют делать эти машины.

Сюзанна Бэй написала песню о своем сыне, которая если и не стала таким гимном, как «Ветер нас унесет», то по крайней мере еще пару десятилетий приносила впечатляющие отчисления. Песня «Мальчик-бродяга» в итоге провела Джону через Массачусетский технологический институт.

— Я вам говорю, она в буквальном смысле слова это делает, — объяснял Джона друзьям, когда все отправились в колледжи. — В «Меррилл Линче» есть фонд моего имени, он прямо так и называется — «Денежный рыночный фонд Мальчика-Бродяги», так что мне всегда будет хватать на учебу и расходы.