— Надо же отметить, — сказал он.
— Мы никогда ничего не праздновали, — отметила она, — ну, кроме дней рождения.
И это действительно было так, потому что поводы отмечать у них случились редко. Нельзя же, в самом деле, устроить вечеринку, потому что твой друг подарил тебе сто тысяч долларов, или потому, что твой муж наконец-то вылечился от многолетней депрессии. Но эту новую фазу, возвращение в лучшее место на земле стоило отметить. Так что они залезли в корзину с бельем, вытащили оттуда одежду, сброшенную всего час назад, и устремились к лифту. Выйдя из дома, они двинулись на запад, и, пока они шли, улицы становились все оживленнее. В районе Девяностой улицы они нашли маленький бар «Роки», и там неожиданно оказалась толпа народу. Пара человек даже показалась знакомой, хотя Жюль не могла вспомнить почему. Они с Деннисом пили пиво в тесной красной кабинке.
— А это кто? — спросил он. — Мы их вроде бы знаем? Ну или во сне видели.
Это были мужчины средних лет или чуть старше, и на их расслабленных лицах иногда проступали резкие молодые черты. Говорили они со странным акцентом — восточноевропейским? Ирландским? Жюль никогда не умела их различать или имитировать.
— Не знаю, — ответила она.
— Погоди, — вдруг сказал Деннис, — я вспомнил. Это же швейцары из нашего квартала. Вот куда они ходят после работы.
Без шинелей и фуражек швейцары выглядели совсем по-другому, но это действительно были они, представители еще одной из множества городских субкультур.
— У нас никогда не было швейцара, — сказал Деннис, — и уже никогда не будет, но я этим доволен. То есть, — пояснил он, — мне нравится, как ты себя ведешь. Твоя импульсивность. Ты серьезно заставила нас это сделать.
Деннис, который никогда не бывал в лагере и только видел его мельком, уже несколько десятилетий охотно выслушивал рассказы о нем. Иногда ей казалось, что Деннис тоже туда ездил. Он знал три центральные, ключевые фигуры, и много слышал об остальных. Если бы на тему каникул его жены в «Лесном духе» проводили викторины, он бы отлично справился.
— Песочница Эдварда Олби, — без проблем ответил бы он. Или там: — Повариха Ида Штайнберг!
Он мог бы писать длинные подробные эссе о том, что значило это место для его жены тогда и потом, когда она вспоминала о нем. «Лесной дух» в ее памяти не умер бы никогда и не оставил бы ее, поэтому она решила уехать туда сама.
Эш, Итан и Джона впали в ужас, когда она рассказала им об этой работе.
— Ты серьезно снова будешь там жить? — спросил Итан. — Будешь там за все отвечать? Ходить в «Приют аниматора»? Кошмар какой.
— Вообще я бы предпочла, — сказала Эш, — чтобы ты осталась в городе, и мы могли бы встречаться, но я понимаю, что это несправедливо. Я знаю, что сама постоянно путешествую, и Итан тоже. Просто это так неожиданно для нас. Ты переедешь туда и займешься продвижением. Мы с удовольствием навестили бы тебя летом, но мы вряд ли будем на восточном побережье. У нас семинары по режиссуре в Напе, и Мо поедет с нами вместе с той чудесной девушкой, которую мы наняли присматривать за ним вне школы. А потом мы съездим к Ларкин в Прагу, где она учится по летней программе Йеля. А вот следующим летом обязательно. Ты уже решила, какие пьесы будешь ставить? Хотя бы думала об этом? «Дом Бернарды Альбы» все еще отлично выглядит, если хочешь знать мое мнение.
— Я обдумаю это предложение.
Жюль и Деннис прикончили пиво и вышли на улицу. Город — город, с жизнью в котором они кое-как справлялись, но отнюдь не покорили его, — жил своей жизнью даже в два часа ночи. Где-то поодаль кто-то колотил металлом о металл. Она взяла Денниса под руку и они пошли по неприметным улицам, хотя мысленно Жюль уже представляла себе озеро за спиной и горы впереди. Она населила этот пейзаж подростками и сотнями шмелей, жужжащих над дикими цветами. Выстроила кустарный, но неплохой театр, и класс анимации, и танцевальную студию, и кучу разных вигвамов из неструганого дерева. Добавила лам, потому что Вундерлихи заявили, что сейчас, по непонятной причине, в любом уважающем себя летнем лагере должны проводиться мастер-классы по уходу за ламами. Никто не любит бедных лам с их узкими мордами. И здесь, в этом зелено-золотом мире, среди гор, тропинок и деревьев, Жюль и Деннис двинутся дальше. Этот лес снова оживит ее.
В последний июньский день около девяти часов утра прибыла первая машина. Она медленно въехала через каменные ворота, которые за десятки лет неоднократно покрывались мхом.
— Простите, что так рано, — пропел мужчина, высунув голову из окна автомобиля, как только подъехал к главному зданию. — По девяносто пятой трассе доехали с ветерком.
Он был отцом кого-то из обитателей лагеря, но выглядел заметно моложе Денниса и Жюль. Задняя дверь автомобиля открылась, и с мрачным видом из него вышла девочка, на лице которой читалась мольба: «Заберите меня отсюда скорее». Что и сделали новые управляющие лагеря.
Вскоре потянулись целые вереницы машин с чемоданами на крышах и сваленными на задних сидениях подростковыми пожитками. Со всех уголков Новой Англии ползли похожие друг на друга автомобили. На лужайке постепенно вырастали горы виолончелей, фаготов, гитар с усилителями и сумок с танцевальной экипировкой. Съезжались креативные ребята, новое поколение, публика гораздо более разношерстная, чем их предшественники в далекие семидесятые. Когда Жюль школьницей сама бывала в лагере, здесь жили сплошь белые из богатых семей. А теперь она видела чернокожих подростков, индейцев, готов, девочку с одной ногой, девочку с пирсингом в носу. Как и в первый приезд сюда, Жюль ощущала себя чужой. Только на этот раз «своими» считались молодые, а «чужими» — старшее поколение. Схема простая и ясная.