Исключительные - Страница 58

Зачем ей понадобилось его обвинять? Дело в том, поведал позднее Дик Педди, что она растерялась. Она беспокоилась, что Трой порвет с ней, если узнает об этом маленьком приключении. Никому не разрешается разговаривать с Кэти, предупредил Дик Педди, потому что теперь она обвинитель, противная сторона. Но Кэти была еще и их другом, и хотя она играла в компании странноватую роль — сексуальной, меланхоличной танцовщицы, чересчур эмоциональной, — она все же была одной из них, и она не стала бы так жестоко мстить Гудмену, но почему-то сделала это.

Адвокатские счета были огромными — «гротескными», как выразился Гил Вулф. Внезапно оказалось, что всякий раз, когда Жюль заходила в «Лабиринт», Гил и Бетси говорили о деньгах. Не велись больше разговоры о предстоящих президентских выборах и о том, сможет ли скромный фермер победить действующего главу государства. Это уже никого не волновало. Стихли и недавние пересуды об Уотергейте, или об уходе из Вьетнама, или о новой выставке Уорхола.

— Гонорары Дика Педди — это позор, к тому же наши жены знакомы еще со времен учебы в колледже Смит, — сказал однажды вечером за ужином Гил, разрезая приготовленную Бетси фаршированную корейку. — Скоро все мы окажемся в богадельне.

— Это не совсем так, — возразила Бетси.

— Хочешь взглянуть на наши счета? С радостью переложу их на тебя, дорогая. Тогда ты поймешь, в каком состоянии из-за этого пребывают наши финансы.

— Не надо так язвительно разговаривать с мамой, — вмешался Гудмен.

— Отлично, тогда я буду язвительно разговаривать с тобой. Я с восторгом расскажу тебе, как однажды ты вернешь мне долг, несомненно, расплатишься всеми доходами от твоей архитектурной карьеры. До тех пор, пока твое первое здание не рухнет, потому что ты дурака валял на лекциях по строительной безопасности.

— Гил, прекрати, — перебила Бетси, кладя руку на плечо мужа. — Прекрати сейчас же.

— А что я делаю?

— Нагнетаешь, — сказала она, и глаза ее увлажнились, а губы задрожали и искривились.

— Ничего я не нагнетаю, уже и так нагнетено.

— Я просто хочу, чтобы все было хорошо, — сказала Бетси. — Я хочу преодолеть эту черную полосу в нашей жизни, а потом Гудмен сможет поступить в колледж и изучать все, что ему нравится. Архитектуру… или… зулусские племена. Я только хочу, чтобы все было хорошо. Чтобы наша семья снова была счастлива. Я хочу, чтобы это осталось позади.

Предполагалось, что осенью Гудмен отправится в колледж Беннингтона в Вермонте, куда его приняли после ранней подачи документов с условием обязательного зачисления (поскольку успеваемостью в школе Гудмен не блистал, пришлось напрячься ради поступления даже в такое плохонькое заведение), но теперь декан по делам студентов прислал прохладное официальное письмо, уведомив, что Гудмен не может быть зачислен до тех пор, пока его юридическая ситуация не «разрешится благоприятно». Чтобы он поехал в Беннингтон в сентябре, сначала должен пройти суд; но суд, как предупредил Дик Педди, может не состояться в течение более года. Суды в Нью-Йорке перегружены, городская преступность резко возросла, и в последнее время ожидание судебного процесса напоминает стояние в очереди на заправочной станции.

Январь уносился вдаль, и Гудмен каждое утро ходил в школу, а три раза в неделю после обеда — к доктору Спилке. Домой приходил лишь для того, чтобы исчезнуть в своей спальне, выпить водки из рабочего ботинка или выкурить косяк, пытаясь существовать и не существовать одновременно. Однажды вечером Эш позвонила Жюль и сказала:

— Мой брат действительно в беде.

— Я знаю.

— Не только в юридическом смысле, еще и эмоционально.

Из соседней комнаты до Жюль доносился рев фена, принадлежащего ее сестре Эллен, и один и тот же альбом Нила Янга, похоже, поставленный на автоматическое воспроизведение. Сейчас певец тоненьким голосом пел: «Когда был молод и упрям, как с жизнью справился ты сам?» Она дернула желтый телефонный шнур, так что он даже распрямился, связь ухудшилась и на миг пропала, но затем восстановилась. Жюль уселась в своем чуланчике на несколько пар разноцветных сабо, настраиваясь на разговор.

— Не забывай, что с ним случилось, — сказала Жюль. — Он сейчас весь на нервах, а потом снова будет в порядке.

— Не думаю, что на сей раз все обойдется, — возразила Эш. — Папа просто в ярости. А Дик Педди попытался договориться с адвокатом Кэти, но нет, нет, Кэти настаивает на дальнейшем разбирательстве. На самом деле будет суд, Жюль, можешь в это поверить? Мой брат может по-настоящему сесть в тюрьму на двадцать пять лет; такое все время случается с невиновными людьми. Он будет полностью уничтожен. Вместо того чтобы делать то, что ему предназначено в жизни, он до седин пробудет в заключении. Можешь себе это представить? Это так ужасно, никто из нас этого не вынесет. Но Дик Педди говорит, что никому из моих родственников не разрешено звонить Кэти. Это могло бы выглядеть так, будто мы оказываем на нее давление.

— Понятное дело, — сказала Жюль, которая ничего не поняла.

— Надо думать.

Потом наступила тишина, и Жюль подумала, что связь опять прервалась.

— Алло? — сказала она.

— Я еще здесь.

Эш сделала паузу, а затем сказала:

— Может быть, ты могла бы ей позвонить? Или даже съездить к ней.

— Я?

— Дик Педди же не говорил, что тебе нельзя, так ведь?

— Не говорил, — согласилась Жюль после долгой минуты размышлений.

— Так ты съездишь? — спросила Эш. — Съездишь ради меня?

* * *

Жюль Хэндлер договорилась встретиться с Кэти Киплинджер у фонтана в Центре Линкольна в субботний полдень в феврале 1976 года, после танцевальных занятий Кэти в десяти кварталах южнее, в театре Алвина Эйли. В тот день на площадь падал обильный снег, а тротуар обледенел до такой степени, что девушки скользили навстречу друг другу, как на коньках. Кэти явилась в длинном пальто баклажанного цвета, лицо ее раскраснелось от чрезвычайно жарких танцев и чрезвычайно холодной погоды. Они осторожно кивнули друг другу в знак приветствия — виделись впервые за шесть недель, прошедших с новогодней ночи, — а затем прошли через Бродвей и сели в кабинку кофейни на площади Линкольна. Кэти быстро выпила первую из нескольких чашек «Таба» — «побольше льда», попросила она официантку, как будто лед мог разбавить этот напиток до такого жидкого состояния, что он не только не прибавит ни капли жира находящемуся на грани телу, но и обратит вспять процесс жирообразования. Впрочем, было слишком поздно; Кэти еще в первое лето правильно оценивала свою природную сущность; груди ее были слишком велики для профессиональной танцовщицы. Она называла их «почтовыми мешками», а теперь они еще больше выросли, как и ее бедра. Она делала все возможное, чтобы предотвратить взрывающуюся женственность, пила кофе «Таб» с двойным льдом и очень мало ела, но ее тело обретало собственную форму. У Троя было идеальное для танцора телосложение, плотное и мощное. У мужчин все по-другому. Его руки могли возносить балерин в воздух, ему предстояло это делать в ближайшие тридцать лет, сначала в составе Американского театра танца Алвина Эйли, а потом в качестве солиста, что вызывало потребность в уколах кортизона и операциях на плечевых суставах. Но параллельно он будет продолжать танцевать, никогда не ощущая, что продается или идет на поводу у коммерческих сил. Он был единственным их знакомым, который с головой уйдет в свое искусство и состоится как артист. У Кэти будет совсем другая жизнь.