Исключительные - Страница 60

— Знаешь, наверное, когда-нибудь тебе станет немного легче.

Кэти на мгновенье задумалась, а потом спросила:

— А на чем основано это мнение? На каких-то твоих впечатлениях от выпускного вечера?

— Нет, — ответила Жюль, почувствовав, что краснеет. — Я всего лишь к тому, что мне хочется, чтобы тебе стало легче.

— Ну еще бы. Тебе просто хочется, чтобы это кончилось. Но никто из вас не знает, каково мне было, когда он меня трахал. И у меня началась эрозия. Так доктор сказал, когда меня обследовал. Эрозия половых губ. Как это прозвучит в суде?

Кэти сидела напротив Жюль в кабинке — с воспаленным лицом, жесткими глазками и десятью изуродованными пальцами. Каким-то образом Жюль и впрямь поверила, что Кэти «успокоится», а ускорит этот процесс силовое поле сентиментальности, окружающее их шестерку. Жюль сможет прийти сегодня вечером в квартиру Вулфов вместе с Кэти — послушной, обмякшей. Жюль станет героиней этой истории, ею будут восхищаться все Вулфы, в том числе Гудмен, который выйдет из депрессии и сожмет Жюль в своих объятиях. Она представила себе его длинное лицо и крупные крепкие зубы.

— А ты не могла неправильно истолковать произошедшее? — спросила Жюль. — Нет ли такой возможности, хотя бы маловероятной?

— Ты о том, есть ли другая точка зрения? Как в «Расёмоне»?

— Да, что-то в этом роде, — сказала Жюль. Итан недавно водил ее на этот фильм в кинотеатр «Уэйверли» в Гринвич-Виллидже; это был один из его любимых фильмов, и она хотела, чтобы и ей он понравился.

— Мне он понравился, теоретически, — сказала она Итану после того, как они вышли на улицу; именно так она научилась изъясняться.

— Ничего похожего на «Расёмон», — сказала Кэти, вставая. — Боже, Жюль, до чего же ты слабая.

— Я знаю, — откликнулась Жюль.

Замечание Кэти показалось самой правдивой вещью, какую кто-либо когда-либо о ней говорил. Сама она до сих пор считала себя невежественной, глупой, неуклюжей, необразованной, робкой, неловкой, нескладной. Но слабая — вот какой она была на самом деле. Выглядя сейчас еще более жалкой, говоря с позиции этой слабости, Жюль спросила:

— А тебе действительно надо подавать на него в суд? Он же может сесть в тюрьму на двадцать пять лет. Его жизнь может пойти одним путем или другим. И все из-за случая, который, может быть, был простым недоразумением.

— У нас у всех только одна жизнь, — добавила она.

— Я прекрасно знаю, сколько жизней у каждого из нас. Моя единственная жизнь уже пошла наперекосяк, — ответила Кэти. — А надо ли мне подавать на него в суд? Да, надо. Если бы это был незнакомец, наскочивший на меня в подъезде, ты бы сказала: «Ах, Кэти, ты должна подать на него в суд, и мы тебе окажем моральную поддержку». Но сейчас ты этого не скажешь, потому что речь идет о Гудмене. И потому что ты совершенно очарована им самим, совместно проведенными летними месяцами, неким представлением о том, что детство закончилось и тебя впервые в жизни принимают. Трой даже не может поверить, что я столько времени провела в вашей компании. В этой маленькой белой привилегированной группе. Ты знаешь, он был в «Лесном духе» по стипендии. Он всегда ощущал себя совершенно не таким, как остальные. Этот лагерь был как бы белым, белейшим местом на свете, никогда не замечала? Вполне в духе старых социалистов с их идеалами. Понимаешь, мои родители хотели, чтобы я поехала в традиционный лагерь для девочек в штате Мэн, где ты носишь форму, целый день занимаешься спортом, салютуешь флагу, но я им сказала: нет, спасибо, я уже и так хожу в школу, где учатся только девочки. Мне хотелось чего-то другого. Хотелось танцевать, хотелось выйти за рамки своей маленькой замкнутой жизни. Но ты только погляди на «Лесной дух». Все белые. Все привилегированные. Когда Трой впервые туда попал, он, по его словам, ощущал себя ненормальным.

— Но и я тоже! — воскликнула Жюль. — Не он один. И, кстати, я там тоже была по стипендии, просто чтобы ты знала.

На Кэти это не произвело впечатления.

— Дело в том, что это место вовсе не является тем, на что претендует, а ты оказалась в плену некой фантазии, и теперь вообще ничего не можешь понять. А я могу.

Кэти замолчала, а затем губы ее ожесточенно сжались.

— Из всех вас выяснить, каково мне сейчас, удосужился только Итан, — сказала она.

— Итан? — Жюль по-настоящему удивилась.

— Да. В ту первую ночь, когда это случилось, он оставил на автоответчике моих родителей длинное, вымученное, в стиле Итана, сообщение.

— Я этого не знала.

— И он до сих пор мне звонит. По большей части я разглагольствую, а он слушает. Никогда не советует преодолеть это наконец, или встряхнуться, или что там еще, по мнению остальных, мне надо сделать.

— Иногда, — призналась она, — я даже сама звоню ему.

— Ты звонишь Итану? Мне и в голову не приходило.

Дик Педди прямо сказал, что им нельзя разговаривать с Кэти; Итан, по-видимому, просто проигнорировал этот приказ, не договариваясь ни с Эш, ни с кем-либо еще.

— Но вы, остальные, боже ты мой, — сказала Кэти. — Вы все были моими самыми близкими друзьями — не так чтобы у нас с тобой когда-нибудь было много тем для разговора, давай уж начистоту.

Жюль не смогла как следует объясниться. Здесь она говорила все не так, с самого начала. Однажды в лагере на занятиях по импровизации Жюль разыгрывала сценку по мотивам «Любовной песни Альфреда Пруфрока», и ей пришлось произнести реплику, обращенную к мальчику, сидевшему напротив нее за чайным столиком, как Кэти сидела напротив нее сейчас. Она посмотрела мальчику в глаза и сказала: «Я вовсе не это хотела сказать. Это не так, совсем не так».